Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

— Смотрите-ка! — произнес Якимов, с удивлением поднимая светлые брови. — Пока мы тут толковали, я успел получить повышение.

— Так вас можно поздравить?

— Можно. Я назначен командиром полка. Вихров поднялся с лавки и вытянулся.

— Сидите, сидите, и без церемоний, пожалуйста! — усадил его Якимов. — Сейчас будем чай пить. И мое повышение кстати отпразднуем. У меня была где-то банка варенья.

— Что же мы теперь будем делать? — сказал Вихров, произнося вслух свою мысль.

— Что делать? Перегруппируемся и нанесем новый удар, — отвечал Якимов.

Но нанести этот удар не пришлось. Противник был. не в силах продолжать войну и уже начал подготовку к мирным переговорам.

Прорывом на Грубешов заканчивалась для Конной ар-ми кампания на Юго-западном фронте. Спустя несколько дней она начала движение в район Луцка и Ровно для доукомплектования.

По улицам большого, разбросанного среди леса села проезжали подводы, штабные тачанки, одиночные всадники. Груженые и негруженые подводы расположились вдоль палисадов. Тут же были раскинуты коновязи. На задах дымили походные кухни. У колодцев с скрипучими журавлями поили лошадей. Свободные от службы бойцы копошились в седельных вьюках, чинили обмундировку или покуривали на лавочках за воротами.

Вечерело. На сельской площади играла гармошка. Оттуда доносились крики, смех, взвизги молодиц.

На другой стороне площади было тихо. В небольшой хате третий день заседал Реввоенсовет Конной армии.

Взводный Ступак, старый солдат-кирасир, переведенный из 4-й дивизии в эскадрон штаба армии, сидел вместе с бойцами на завалинке хаты, где происходил военный совет, и, пошевеливая желтыми усами, молча курил самокрутку. Остальные красноармейцы — их было шесть человек — слушали пожилого бойца с морщинистым лицом.

— А вот был у нас еще Усенко Матвей Ликсеич, — рассказывал он. — Нашим эскадроном командовал. Отчаянной храбрости человек, а уж душевный-то! Если б не он, то я бы уж давно раков кормил.

— Почему раков? — спросил сидевший рядом чернявый боец.

— Да очень просто — утонешь, так покормишь!

— Так он что, спас тебя?

— Спас, — подтвердил рассказчик. — Нам под Каневом в восемнадцатом году кадеты гайку прижали, обошли со всех флангов, коноводов захватили. Вот мы, значит, и драпаем пешим порядком. Бачь — речка! А пловец с меня, как с топора. «Ну, — думаю, — дорогая Параша, не видать тебе твоего Сашу». Так бы и было, если б не Усенко. Он сам раненый, а меня к своей ноге привязал и через Днепро на тот берег переправил. Форменный командир, дай бог ему здоровья, душевный человек!

С поля налетел порыв сильного ветра. Закачались, зашумели вершины деревьев, а по большой луже посреди площади пронеслась быстрая рябь.

— Как бы опять дождя не было, — сказал чернявый боец.

— Какой может быть дождь при этаком ветре? Все поразгонит, — возразил Ступак, посмотрев на быстро бегущие тучи.

Наступила тишина. Только слышно было, как сквозь плотно прикрытые окна из хаты доносился неясный гул голосов.

— Ребята, а кто из вас о Криушове слыхал? — поинтересовался молодой боец со странной фамилией Михолапа.

— Ты за какого Криушова говоришь? За Петра Илларионовича? — спросил взводный Ступак. — Я у него в восемнадцатом году на квартире стоял. Так он…

— А ну, помолчите, взводный, нехай ребята скажут, — перебил Михолапа. — Не знаете? — обратился он к бойцам. — То-то вот. А как же другие протчие, обратно сказать — пацаны, для которых мы свободу завоевываем, узнают об этом? Об таких геройских людях?.. Эх, будь я грамотный, так обеими руками описал бы эти дела-случаи!

— Ты давай не тяни! Скажи, кто ж это был Криушов? — спросил пожилой боец со шрамом.

— Ну ладно, послушайте, — согласился Михолапа. — Начинаю разговор о Петре Ларионыче Криушове! — произнес он торжественно. — Было это, братцы, в прошлом году. Я тогда служил еще не в Конной армии, а в Железном казачьем полку. И командовал нами, казаками, тот товарищ Криушов. И до чего хороший был! И личностью и походкой легкий. Глаза голубые. Ростом высок.

— Офицер? — спросил чернявый боец.

— Какой там офицер! Вахмистр. Он из старой армии в Красную гвардию перешел, а потом к нам в полк его назначили. И вот едем один раз на самой зорьке всем полком по-над Донцом. Вдруг что такое? Прямо с реки, с тумана конный выезжает. Конь под ним еле идет, шатается. Подъезжает до нас этот самый человек с сообщением, что на том берегу сильный бой. Это особая дивизия генерала… Как его?.. Позабыл! Тундуткина, что ль?.. Нет, как-то иначе.

— Это неважно, как его звать. Все они одинакие. Давай говори дальше, — сказал взводный Ступак.

— В общем, белые, целая дивизия, ихний красноказачий полк окружили. А их троих послали за помощью. Так два потонули вместе с конями. Он один остался. А тут и мы слышим, что на той стороне аккурат у станицы Гундоровской стрельба поднялась и кричат что-то, а что — не поймешь… Ну что тут будешь делать? И своих выручать надо и моста нет! Его когда еще кадеты взорвали. Только и можно что вплавь.

— А почему не вплавь? Мы так-то под Воронежем через речку плыли, — сказал чернявый боец.

— Так то речка! — Михолапа зло посмотрел на него. — А разве Донец — речка! Его ж на полторы версты раздуло. Море сплошное. Волны ходят. Апрель месяц. Это ж понимать надо. Льдины плывут. Холод. Кости костенеют. Сердце заходится. Это ж не книжку читать, лежа на печке!

— Ладно, ты дело говори, — поторопил Ступак.

— А разве, взводный, это не дело? — обиделся Михолапа. — Самое дело. Ну да ладно. Послушал Криушов, а бой все сильней. Вот он с лица сменился и говорит: «Товарищи красные бойцы революции! Орлы-казаки! Слышите, как наши товарищи погибают? Не было и не может быть такого, чтоб в беде бросить товарищей. Идем на помощь! А кто на себя не надеется, у кого гайка слаба — оставайся. За мной!» — и въезжает в самые волны. Мы за ним, и, сказать правду, осталось на том берегу только два казака, и только потому, что у них были слабые кони. Въехали мы в Донец, взяли коней за хвосты и поплыли.

— А оружие как? — спросил боец со шрамом.

— Оружие поверх седел поцепляли. И вот уже па стремя выплываем, а я вижу — некоторые кони начинают тонуть. Вы видали, братцы, как кони тонут?.. Нет? То-то и оно. Сперва она начинает круги делать. Это значит — из сил выбилась. Видит, что ей до берега не дотянуть. И вот она в дыбки, в дыбки, а потом как заржет, да так жалобно, и в воду с головой, и только пар над тем местом. Ну и казак тоже за ней. Куда ж ему деться?

— И много вас там потонуло? — поинтересовался чернявый боец.

— Много. Переправилось нас сотни четыре. Значит, с сотню казаков в Донце осталось… Ну а как переправились, и пошла крушить! Погнали кадетов. Немного их живыми ушло.

— А Криушов?

— Криушов в Донце остался. Коновод после сказывал, что он на его коня не надеялся. Конь был, конечно, хороший, но старый. Коновод видел, как он начал кружить, и уже хотел голос подать, да Криушов приказал ему молчать. Видно, сомневался, чтобы среди казаков пе получилось смятения. Понимаете, какое дело? Своей жизнью пожертвовал.

— Памятник надо бы на том месте поставить, — как бы заключая разговор, тихо сказал чернявый боец при общем молчании.

Ступак притушил папироску, поднялся с завалинки и заглянул в хату. Там уже давно горел огонь. Ворошилов сидел за столом в красном углу, слушал Морозова, выступавшего в эту минуту, и, видимо соглашаясь с ним, утвердительно покачивал головой. Буденный поместился правее него. Перед ним лежала развернутая тетрадка, в которой он записывал что-то. Рядом с ним сидел Щелоков — заместитель начальника основного штаба Конармии, дородный человек, с тщательно расчесанным пробором и черными, закрученными кверху усами. За его спиной стоял, скрестив руки, стройный белокурый военный — начальник политуправления армии Суглицкий. Он, видимо, был не совсем здоров, потому что-то и дело кашлял в платок, отчего на его бледных щеках проступали розовые пятна. Напротив них, спиной к Ступаку, сидели командиры, комиссары дивизий и, еще какие-то незнакомые ему люди. Среди собравшихся произошло движение: слово взял Ворошилов.

Ступак не мог слышать Ворошилова и только видел, как он жестикулировал, словно хотел убедить кого-либо в правоте своих слов. Он разводил руки в стороны и, словно пригребая воздух, прикладывал их к широкой пруди.

«Эх, и до чего худ стал Климент Ефремович!» — подумал старый солдат, любовно оглядывая Ворошилова. На этом заседании Реввоенсоветом был поднят, обсужден и решен целый ряд важнейших вопросов. Но с ними уже было покончено, и Ворошилов говорил об общих задачах. Поставленная под Замостьем в тяжелое положение, армия при выходе из кольца находилась все время в упорных, кровопролитных боях. «Но, — говорил Ворошилов, — после каждого хорошего боя — а их в истории Первой Конной так много — бойцы делались еще выносливее, полки духовно крепче, армия еще непобедимее, для врага смертельно страшной…» После этого Ворошилов сказал, что армия понесла значительные потери и особенно среди политического состава. Поэтому делегация, выделяемая Реввоенсоветом для поездки в Москву, должна настоять на немедленном командировании в Конную армию не менее пятисот человек политработников. И это надо сделать как можно скорее, потому; что Конармия должна быстро доукомплектоваться и выступить походом на Южный фронт для ликвидации Врангеля.